— Если Егор не изображает, — вставил Гуров. — Слишком он эмоционален.
— Ты не можешь забыть, как он на тебя кидался? — Крячко усмехнулся. — Заместитель Крупина, Илья Вагин, уехал в командировку до убийства бухгалтера. Кабинет Вагина открыт, в нем все время кто-то работает, «жучок» мог поставить любой из фирмы. Международника Закревского в Москве тоже нет, отпадает.
— Вагин действительно уехал? — спросил Гуров.
— Он в Самаре, звонит по два раза в день.
— Что они цеплялись за юриста? Ты считаешь, мы его не дожали и он располагает информацией?
— Ни черта юрист не знает! — категорично сказал Крячко. — Они на воду дуют.
— Больно сильно дуют, — с сомнением произнес Гуров.
— Мелькнуло у меня, да понял, глупости, — Крячко махнул рукой. — Понимаешь, накануне смерти бухгалтер из дома звонил своим девчонкам, спрашивал домашний телефон юриста, и я подумал…
— Верно подумал, почему не сказал раньше?
— Он телефон спросил, а Байкову не звонил. Бухгалтер всю вторую половину дня провел со своей пассией, которую встретил накануне. Женщина утверждает, что он ни с кем не разговаривал.
— Мы не знаем, за что убили бухгалтера, почему пытались заполучить юриста, — Гуров вздохнул. — Бухгалтер хотел позвонить юристу, не позвонил. Здесь что-то имеется.
— Ни черта тут нет, я зря сказал.
— Хорошо, отложим на потом. Байков на работу вышел?
— Нет, дома отлеживается.
— Ты придумал, как меня могут убрать?
— Умишка не хватает.
— Ты же уголовник, дружище, а в КГБ целое подразделение такие штуки разрабатывало. — Гуров помолчал. — И козырную карту против меня вытянут из той колоды.
— Тебе надо уехать недельки на две, на три, пока не уляжется или не взорвется.
— Мысль интересная, но неосуществимая. Я не могу бросить Бориса на растерзание.
— Так что ты предлагаешь? Раз мы не знаем, чего ждать, мы не можем защищаться.
— Опередить и нападать, — спокойно ответил Гуров, попытался улыбнуться, но получилось плохо — сыщик лишь болезненно поморщился.
Сегодня утром, впервые за многие годы, Юрий Петрович Еланчук не сумел изящно повязать шейный платок. Промучившись перед зеркалом несколько минут, сунул платок в карман, рассеянно поцеловал близняшек, автоматически взлохматил непокорную шевелюру молодой жены и отправился на работу.
За канцелярским столом своего скромного кабинета он, не вникая в суть, подписал документы в приготовленной для него папке, отодвинул кресло, вытянул ноги и откинулся.
Все шло наперекосяк. Тщательно построенная машина грозила рухнуть и похоронить всех, кто не успел убежать. Ему уже надоело пересчитывать ошибки, допущенные, казалось бы, разумным и послушным, а в действительности своенравным шефом. Накануне вечером, отчаявшись убедить Валентино хотя бы временно приостановить контрабандные поставки, Еланчук сказал:
— Даже рысь, попавшая лапой в капкан, отгрызает лапу и уходит зализывать раны.
— Капкан? — Валентино презрительно скривился. — Мы сломаем его — не станем себя калечить, охотника убьем, — и почему-то посмотрел на своего шофера-ликвидатора, который сидел на подоконнике, курил и пускал дым в форточку.
Еланчук заметил и быстрый взгляд шефа, и то, как шофер выбросил только что зажженную сигарету. Виктор Жеволуб был тридцативосьмилетний, отлично скроенный мужчина с прекрасной реакцией, великолепными нервами и неприметным лицом. Еланчук знал: таких людей в свое время подбирали в комитет на оперативную работу. Он был шофером и стрелком высокого класса, неплох в ближнем бою.
Еланчук перевел взгляд с начальника на подчиненного, чуть было не вздохнул и нехотя произнес:
— Рассказывай, герой. Где? Когда? Как? Как ты спасся? И, главное, видел ли тебя Гуров?
Жеволуб взглянул на хозяина, тот скривился и неохотно кивнул. Неудачливый ликвидатор рассказал все честно, без утайки и закончил:
— С тридцати шагов я промахнуться не мог. Я не спал, все прокручивал картинки: он свалился с кирпичей в момент выстрела или на секунду раньше? Не знаю. Там нельзя было бесшумно подойти и проверить. Мне дали разрешение лишь на один выстрел, после чего немедля уходить. — Он взглянул в смуглое безучастное лицо хозяина.
— Молодцы. Вы, Иван Прокофьевич, просто стратег, — Еланчук покивал, даже улыбнулся. — Я говорю серьезно и совершенно искренне. Если бы ты сунулся проверять, в ближайшее время мы бы тебя не увидели. Адрес нашей конторы сейчас был бы записан в десяток настольных календарей. Правда, прошла бы головная боль: голова, отделенная от туловища, не болит.
— Любишь ты говорить красиво. — Валентино слез со стола. — Доволен? Торжествуешь?
— Доволен, что парень уцелел. Чего мне торжествовать? Вы лишний раз Гурова предупредили. Он хотя в этом и не нуждается, однако легче мне от вашей торопливости не станет.
— Ну, ладно. Что было, то прошло, — сказал Валентино. — У тебя, гений, есть идеи? Или ты записался в оппозицию и лишь критикуешь?
— Идеи есть, но сказать мне нечего. — Еланчук кивнул Жеволубу на дверь: — Погуляй, шеф сейчас тебя догонит.
Тот взглянул на хозяина и неторопливо вышел.
— Даже шайка разбойников должна соблюдать свои законы, чтобы остаться шайкой, — сказал Еланчук. — Тебе просто повезло, ты чуть было не кончил жизнь самоубийством. Разработкой занимаюсь я, ты лезешь в чужой огород. Парня не ругай, похвали, он был аккуратен и исполнителен, времени у нас с тобой предостаточно. Юдин распорядился груз задержать — якобы из-за смерти главбуха требуется провести ревизию и что-то переоформить. Сказки. Так распорядился Гуров.
— Опять Гуров? — вспылил Валентино. — Ты считаешь, он подозревает?
— Он давно знает. Он сыщик и обучен отличать почерк преступников. Он лишь взглянул на нашу подпись, как понял, что имеет дело с наркомафией. Все понимаю, одно уразуметь не могу: зачем ему нужна война, которую он никогда не выиграет? Он знает, что не выиграет, а лезет.
— Может, он?.. — Валентино покрутил пальцем у виска.
— Каждый талантливый человек, твой покорный слуга в том числе, имеет определенный сдвиг по фазе.
— Его необходимо срочно…
— Пока плод не созреет, он не родится.
— Я тебе постоянно рекомендую…
Еланчук быстро встал, развязал и вновь завязал шейный шелковый платок. Интеллигентное лицо его вмиг осунулось и затвердело.
— Мне многозвездные генералы пробовали рекомендовать — не получилось. Я могу уйти.
— Ты знаешь, от нас не уходят. Наш союз заключается на земле, расторгается только на небесах.
— Уйди отсюда! И никогда, никогда не пугай меня! Я смерти давно не боюсь, и через семью ты меня не прихватишь! Я об этом побеспокоился, прежде чем встретился с тобой. Ты меня понял?
— Отлично понял, — миролюбиво ответил Валентино. — Не понимаю, с чего ты на стенку полез? Работай, я никогда больше не стану тебя торопить, — и вышел.
Ночью Еланчук спал плохо: все анализировал действительные причины своего срыва. Заявление, что союз с наркомафией расторгается только по причине смерти, не было новостью, поэтому взбесить уравновешенного, тренированного человека не могло. И только под утро, в полузабытьи, между сном и явью, он понял, что причина проста, лежит на поверхности. Он не желает разрабатывать убийство Гурова.
Сейчас, подписав никому не нужные бумажки, он начал искать выход из создавшегося положения. Он никогда никого не убивал и не занимался разработкой убийств. Гурова он не знает, не видел, но мужик ему симпатичен, видно — умница, даже талант; перед начальством не гнется, поэтому и ушел из системы. В принципе, сыщик — его, Еланчука, коллега, родственная душа. Еланчук чувствовал, вспоминая голос Гурова, понимал, что сыщик жестче и безжалостнее — он не мучается сомнениями, и если родственничек захватит Юрия Еланчука, то обязательно посадит.
Раздался телефонный звонок. Еланчук снял трубку и услышал знакомый голос генерала-кадровика, с которым беседовал, сдавая удостоверение.
— Юрий Петрович, только за-ради бога не возникай, — сказал генерал, стараясь придать своему голосу дружеские нотки. — Нам очень нужна твоя консультация по одному архивному делу. Приезжай на часок, не более… Хочешь, машину пришлю?
— Врешь ты все! — Еланчук почему-то рассмеялся. — Ты где сидишь? В том же кабинете? Закажи пропуск, я через полчасика подъеду.
— Здравствуй! — Генерал вытащил грузное тело из-за стола, пошел навстречу. — «Врешь ты все…» Недобрый ты, Юрий Петрович. А внешне не меняешься — молодой франт, как и был всегда.
— Чего такого крюка даешь, разговор трудный? — Еланчук опустился в массивное кожаное кресло, взглянул на портрет Ельцина. Портрет был меньших размеров, чем предыдущий, поэтому оказался как бы в рамке невыцветших обоев. Еланчук ткнул в него пальцем и сказал:
